Кафе на Крестоносной улице

За углом переулка, где живу, сумрачное кафе, куда никогда раньше не заходила. Сегодня рано утром вышла, чтобы попить кофе где-нибудь поблизости, и вдруг подумала, почему же никогда не посещала это заведение, в двух шагах от дома.

Ведь постоянно прохожу мимо и уже разглядела наизусть: две ступени порожка сбитые, посредине зачем-то лежит кирпич, проржавелая железная дверь с облупившейся зелёной краской, а внутри всегда полумрак, лишь видится у дальнего окошка вечно одинокий посетитель.

Называется забегаловка "Cruzeirense", то есть, житель улицы Cruzeiro, либо крестоносец (cruz - крест, сruzeiro - большой крест, крестоносный, ведущий к кладбищу). Улица действительно ведёт к кладбищу старого лиссабонского прихода Ajuda, а напротив "Cruzeirense" богадельня с часовней, увенчанной массивным каменным крестом.

И вот нынче утром я наконец переступила порог этого кафе, впрочем, на вывеске обозначенном, как ресторан. Может быть, так оно когда-то и было, неказистая вывеска болтается явно со стародавних времён. Вошла и тут же пожалела об этом: в ноздри шибанул запах затхлости, немытого тела, тошнотворной запущенности. Каким-то неведомым чутьём меня никогда ранее и не влекло сюда, хотя так люблю прогуливаться из кафе в кафе. 

 

Барная стойка черна и пуста. Стена бара с голыми грязными полками. Впрочем, в углу возле входа в мойку стрекотание громоздкого лампового телевизора. Пол засаленный. Столы и стулья разношёрстные, вероятно, собранные по помойкам, возможно, принесённые в дар за ненадобностью редкими посетителями. 

 

За столиком в углу как обычно сидел единственный человек: пожилой небритый мужчина в сильно поношенном сером свитере, очках с толстыми стёклами - читал футбольную газету. Посмотрел безучастно поверх очков в мою сторону, и я уже было собралась выйти, но дедок отложил газету и снял очки. Догадалась, это - хозяин, неуверенно произнесла: "Чашечку кофе..." Сомневалась, что подобная услуга возможно, поскольку не приметила кофе-машину, но дедок поднялся, не очень проворно, вернее, крайне медленно, зевнул, почесал штаны сзади, глянул на настенный календарь за 1985 год, и неспешно проковылял за стойку. 

Под столешницей что-то зашипело, и вот треморная рука подняла блюдце с чашкой кофе наверх: отпечаток помады на кромке, засохшие потёки. Я с сомнением прищурилась. Хозяин извлёк из-под стойки пакетик сахара и положил на блюдце с остатками сигаретного пепла. Я натужно улыбнулась, подумав, не буду обижать старика, и даже решила присесть. 

 

Вдруг заметила зеркало во всю стену возле облюбованного хозяином столика. Наверное, ему не так скучно обитать в своей унылой забегаловке глядя в собственное отображение. Почему-то вспомнила, что одиноким волнистым попугайчикам советуют вешать в клетку зеркальце. 

 

Кофе не стала пить, по привычке щёлкнула телефоном фотку-селфи, извлекла буклет на гей-тему, давно запихнутый в задний карман брюк на каком-то тематическом мероприятии. Хозяин издалека приметил яркие картинки, и вдруг оживился, заволновался, подошёл, забурчал: "При Салазаре за это сажали, а сейчас всё можно..." И то ли посожалел, что теперь свобода, то ли подосадовал, что когда-то притесняли за однополые отношения. Я не посмела расспрашивать. Сорокалетнюю диктатуру в Португалии свергли в 1974 году за один день, но прошло уже более сорока лет, а раны в народе до сих пор кровоточат.

Старик вновь потух и удручённо удалился в свой угол. Я спросила, сколько за кофе, он тихо ответил в зеркало, я поставила так и не отпитую чашку на стойку, рядом пятьдесят центов. И ушла. Но гей-буклет забыла на столе...

Фото автора. Селфи в кафетерии "Cruzeirense".

Мандариновая старуха

Мою смешную маленькую собачку Лялю, привезённую после года разлуки из России, в квартале прозвали Пипока (Pipoca) - Попкорн.

С похмелья на утро после отмечания дня рождения мы с Лялей возвращались из кафе, где я выпила напёрсток вишнёвого ликёра (ginja) и чашечку кофе.

На душе сумрак, тоска - уже пятьдесят три, как это со мной случилось!

Вступили в крошечный скверик с тремя "нерусскими" тополями и парочкой жакаранд. Впереди маячила старуха в мандариновом махровом халате. Косматая седая голова, и тощие коричневые ноги, похожие на высохшие сучья. Она еле переступала, пошатывалась и, казалось, вот-вот упадёт. На таких палках, наверное, нелегко передвигаться. Я постаралась побыстрее обогнать жутковатую фигуру.

Мы пересекли узкую улочку и зашли в свой дворик (pátio) на пять пять домиков, тесно прижавшихся друг к дружке. Едва повернув ключ в двери, я увидела, что старуха тоже входит в арку. Поразило, как быстро она переместилась, ведь едва же плелась, не иначе перелетела, взмахнув крылами слишком яркого для её возраста халата.

Старуха издала призывные звуки и пришлось задержаться. Ляля вздыбила шёрстку и зарокотала, я впустила её в дом. Старуха приблизилась, опять же едва-едва ковыляя. Шоколадное лицо с глубокими извилистыми морщинами, светящиеся лазоревые глаза. Из растрёпанных косм торчала единственная заплетёная косица.

Заскрежетала горлом, желтый клык в пустом рте двигался как у деревянной куклы. Просила соль. Я зашла внутрь дома. Поискала на полках, нашла лишь немного морской соли на дне упаковки.

Старуха уже стояла в проёме двери, тем самым лишая меня возможности просто дать ей требуемое и закрыть дверь. Взяв соль, зашамкала, что этого очень мало для супа в большой кастрюле. "Спросите рядом у соседей!", - мне очень хотелось оттеснить её на улицу. Но она обидчиво возразила: "Я их не знаю!" Эх-ма, соседи сплошь португальцы, а я иностранка! Всё же постепенно удалось ненавязчиво оттеснить гостью во дворик. Стало спокойнее. Но старуха не сводила с меня глаз и повторяла: "Что же делать, что делать..." Словно пыталась решить мою судьбу. Идти магазин за солью для неё не хватало похмельных сил. И я скомканно попрощалась, закрыв дверь.

На другой день, возвращаясь домой с занятий по португальскому языку, издалека приметила мандариновый халат, входящий в наш дворик, и не пошла домой, заскочила в ближайшую кафешку, пересидела минут десять. Выглянула: мандаринового пятна не виделось. Тогда благополучно вернулась восвояси.

И чувствовала себя немножечко перехетрившей смерть, которая хотела обмануть меня, облачившись в мандариновый халат вместо чёрного савана.

Фото автора. Festival Internacional de Máscara Ibérica.

Тканевый браслет

Сойдя в полночь с электрички на станции Alcantara-Terra, я присела за столик уличного кафе, уютным островком жёлтого света мерцающего в темноте. Думала о сегодняшнем спектакле нашей самодеятельной труппы, напоминающий романтический студенческий агиттеатр советской эпохи, вспоминала свою первую театральную студию - на Красной Пресне, культовое пристанище богемного юношества семидесятых, как к моему столику приблизилась странная женщина, и с ходу заговорила, будто мы добрые друзья, буквально минуту назад прервавшие беседу. 

 

Мелкая рюмка вишнёвого ликёра Ginja дрогнула в моих пальцах, липкая капля потекла через край.

Сперва мне показалось, что женщина пожилая: мешкообразная фигура, расплывшиеся черты лица без характерных примет, торчащие из-под головного убора седые космушки. Но в течение первой же минуты её интенсивной речи, пришла к выводу, что особа довольно молода: лет сорок... Впрочем, определить точно затруднялась из-за распухших фиолетовых кистей рук, будто у трёхдневной покойницы. Истончённая блестящая кожа на ладонях казалось вот-вот лопнет и раны засочатся сукровицей с гноем.

Понять, что говорит сеньора толком не представлялось возможным, отчасти из-за моего слабого знания португальского языка, отчасти из-за дикции декламаторши, поскольку во рту у неё изрядно не доставало зубов, да и к тому же создавалось впечатление, что она подспудно жуёт целлофан, и одновременно пытается грызть дёснами попкорн. Но понимать речь в такой ситуации не принципиально, поэтому я сосредоточилась на одежде новой приятельницы. 

 

Кажется, она сшила одеяние сама, и не без мастерства. Вероятно, когда-то обучалась портняжному делу. И явно обладала дизайнерским талантом. Все вещи на ней сшиты из одинаковой ткани, скорее всего обивочной, с чередующимися широкими и узкими полосами. Полагаю, она нашла обрез где-то на помойке. Был куплен кем-то когда-то, чтобы обновить мебельную обшивку, но залежался, всё не до того, потом-потом, и, как водится, незаметно прошли годы, и уже внуки обнаружили в бабушкином сундуке затхлый рулон, который без сожаления и выбросили. И вот ткань обрела второе рождение, вдохновив никому неизвестную модельершу.

Растрёпанные волосы венчала шапка, напоминающая поварской колпак в сочетании с капитанской фуражкой. На теле платье-пальто-халат-фрак с замысловатыми фалдами, лацканами, воротником, карманами. Из под пол виделись брюки-клёш с бахромой от абажура. Обувь прикрывали гамаши всё из той же полосатой ткани.

Сеньора уже демонстрировала мне тканевый браслет на руке, естественно, полосатый, с вышитыми мулине одинаковыми закорючками. И тут я отчётливо разобрала, что говорит она.

- Это моё настоящее имя. Я увидела его во сне. И сразу поняла, что оно истинное. Но это другой язык, не португальский. Я не знаю какой, но уверена, что вот эта буква А... эта Р... Н...

Она поочерёдно указывала чёрным ногтем в совершенно идентичные крючки на обмотке запястья, и называла их с огромной нежностью. 

 

- А это никакая буква, - остановилась на последней закорючке, точно такой же, как и все прочие, вздохнула с мукой. - Я не знаю, что это, но оно самое важное!

Медленно перевела взгляд в мои глаза, заговорила с нарастающей силой. Я почувствовала, как её безумие проникает в мозг, подскочила, быстро попрощалась, кинула мелочь на стойку, и торопливо зашагала через дорогу в сторону дома. На всякий случай оглянулась издалека - она не шла за мной, растворилась в ночи, чтобы уже больше никогда не встретиться.

На фото: ночной лиссабонский фонарь. Фотография автора.