ТРИ САРДИНКИ

Каждое утро Сеньор Гонсалу (Sr. Gonçalo)отправлялся удить рыбу на пирс возле моста 25 апреля (ponte 25 de abril).

Я, возвращаясь на велосипеде от тренажёрной площадки, частенько останавливалась возле рыбака.

- Доброе утро, сеньор Гонсалу, как улов?

Пожилой мужчина улыбался щербатым ртом с единственным коричневым зубом, похожем на сталактит в пещере, поправлял чёрным от червей пальцем очки, с подклеенными изолентой дужками, снимал крышку с пластикового ведра: серебрилась влажная чешуя.

- Пять сардин для ресторана дона Педро (D. Pedro), парочка в закусочную "Логово улиток" (Toca dos Caracóis), и три сардинки для доны Мафалды (D. Mafalda)...

Произнося последнее имя, сеньор Гонсалу заметно смущался.

Вся округа знала, что старик давно и безнадёжно влюблён в хозяйку небольшого кафе в одном из тихих переулков Санту Амару (Santo Amaro). Крепко сбитая приземистая женщина с громким голосом и оглушительным смехом обожала шляпки с цветочно-ягодными композициями, меняла их ежедневно, кажется, ни разу не повторяя. Кумушки сплетничали, что она всего лишь перекомпонует единственный букетик, то выдёргивая из него тряпичную клубничку, то вставляя пластиковую ромашку, то добавляя гроздь искусственного винограда, либо втыкая свежесрезанные розочку, или страстоцвет. Дона Мафалда фыркала: "Завистливые свиристелки!" Впрочем, в лицо женщины исключительно улыбались и чмокались в щёчки, что не являлось неискренним, поскольку знались с детства, и вся жизнь прошла бок о бок.

Столоваться в заведение доны Мафалды приходило много народу, но сардины-гриль на обед постоянно заказывали лишь адвокат Педру Пиреш (advogado Pedro Pires), почтальон Родригу (Rodrigo) и достопочтенная Мария Жоау Лижбоа (Maria João Lisboa), поэтому рестораторша в обязательном порядке покупала ежедневно три свежих сардины.

Сделка происходила у входа возле закопчённой барбекюшницы.

- Мелкие, как штучка моего первого мужа, - кричала женщина на всю улицу.

В другой раз из под цветочной шляпки гремело:

- Жирные обрубки, как пальцы моего второго мужа!

Или:

- Кривые, будто нос моего третьего!

В общем, она никогда не оказывалась довольна, хотя сеньор Гонсалу отбирал лучшие экземпляры. Удильщик не возмущался, лишь виновато вздыхал, разводил руками и пожимал плечами, бормоча, что завтра постарается выловить рыбок получше.

И так происходило из года в год: зимой, весной, летом и осенью, в дождь и жару. И показалось невероятным, когда однажды в июльский четверг сеньор Гонсалу вдруг не явился.

Рестораторша выкрикивала ругательства, поворачивая клумбу на голове во все стороны улицы. Впервые адвокат Педру Пиреш, почтальон Родригу и достопочтенная Мария Жоау Лижбоа ели на обед треску, всегда хранившуюся на складе кафешки в вяленом виде.

На следующее утро я проехала на велосипеде по набережной от доков Санту Амару до Алжеша (Algés), но сеньора Гонсалу не обнаружила. Один рыбак сказал мне, что старика утащили инопланетяне, но я позволила себе усомниться в правдивости сообщения, хотя говоривший имел очень респектабельные усы.

Позже выяснилась страшная правда: сеньора Гонсалу разбил инсульт. Трагедия случилась у перекрёстка под светофором, где сеньор Гонсалу повстречался с сеньором Жоау (Sr. João), и остановился, чтобы похвастаться свежей рыбой.

Сеньор Гонсалу ежедневно встречал сеньора Жоау в одном и том же месте, и всегда гордился пойманными сардинами. Но в роковой июльский четверг, едва произнёс заветную фразу, как исказился лицом, руки опали плетьми, а тело осело на тротуар.

Сеньор Жоау не запаниковал, позвонил по номеру 112. Медики отвезли пострадавшего в больницу. Сардины сеньор Жоау отнёс к себе домой, поскольку сеньор Гонсалу жил одиноко.

Я хотела сообщить печальное известие доне Мафалде, но, зайдя в кафе, сразу же поняла, что та в курсе. Впервые женщина забыла надеть шляпку и хмурилась.

Как раз некий рыбак принёс ей сардины. Хозяйка кафе посмотрела на них с отвращением, заявив раздосадованно:

- Разве это сардины?! Вот Гонсалу приносил королевские сардины!

И огромная слеза покатилась по её щеке.

С тех пор дону Мафалду словно подменили. Она больше не смеялась, даже не улыбалась, и перестала носить шляпки. Сидела сумрачная и растрёпанная за стойкой, недружелюбно взирая на посетителей. Обслугой занимались многочисленные внуки и очередной супруг женщины. А подружки перешёптывались, что она безумно любила Гонсалу с юных лет, но замуж из врождённого чувства противоречия выходила за других.

В первый день августа сеньор Гонсалу очнулся из комы и попытался произнести "три сардинки", но не смог. Не только язык отказывался слушаться, полностью не двигались левые нога и рука, а с правой стороны едва шевелились пальцы.

В этот день дона Мафалда впервые за много дней слегка улыбнулась и покосилась на вешалку в глубине кафе, где висели её любимые шляпки.

Через месяц сеньора Гонсалу перевели в социальный дом на улице Крузайру (Lar na R. de Cruzeiro). Медсестра Ана Мария Рамуш (enfermeira Ana Maria Ramos) по три раза на день заходила к доне Мафалде на бесплатную чашечку кофе.

- Он всё время мычит.

- Мычит?

- Мычит.

- Ему больно! - схватилась за объемистые груди дона Мафалда.

- Нет, пытается что-то сказать.

- Что?

- Не знаю.

- А как именно мычит?

- Ма...му... мыыыы... - очень артистично изобразила медсестра.

Дону Мафалду озарило:

- Он хочет ловить рыбу для меня!

- Пф!!! - и медсестра расписала будущее сеньора Гонсалу: ковыляния от койки до унитаза, и никакой рыбалки.

Дона Мафалда вдруг оскорбилась и попросила уплатить пятьдесят сентимушей за кофе. Ана Мария Рамуш тоже обиделась, но заплатила.

В этот вечер досталось и восьмому по счёту супругу доны Мафалды дону Карлушу (D. Carlos).

- Нет от тебя никакого проку, только играешь в шахматы и смотришь футбол!

Дон Карлуш и впрямь любил поиграть с посетителями в шахматы, а уж какой португалец не любит футбол! Но всё же он не был бездельником, недавно даже покрасил ржавый гвоздь в туалете, на котором висела катушка с рулоном бумаги.

И именно дон Карлуш подал идею: сеньору Гонсалу нужна инвалидная коляска. А внук доны Мафалды довёл идею до гениальности: коляска должна быть электронной с сенсорным управлением. И охотно растолковал: сенсоры - это примерно как телефон без кнопок. И все согласились, что именно сенсорно управляемая коляска идеальна, только вот рыбак слишком беден и не сможет её купить. И тогда дона Мафалда водрузила шляпку с букетом на голову и громогласно объявила:

- У Гонсалу будет самая лучшая коляска!

Все притихли.

- Я куплю её!

И публика одобрительно зароптала, лишь дон Карлуш непроизвольно задёргал веками.

- Мы все купим её! - с ещё большим пылом заявила рестораторша.

На лицах посетителей появилась растерянность, а дон Карлуш немного повеселел.

- Надо организовать лотерею! - заключила дона Мафалда. И присутствующие радостно загалдели.

Постановили, что каждый принесёт из дома какой-то достойный предмет, а в следующую субботу состоится грандиозный розыгрыш призов.

Новость стремительно разнеслась по округе. Все только и судачили про лотерею: на рынке, у церкви, в супермаркете, поликлинике. Внуки доны Мафалды обежали все улочки и переулки, распихали листовки в каждый почтовый ящик, обклеили все фонарные столбы и даже борта старенького трамвая № 18, трюхавшего до кладбища прихода Ажуда (Cemitério da Ajuda).

К субботе кафе доны Мафалды походило на сувенирный бутик в сочетании с антикварной лавкой и магазином бытовой техники. Возле порога припарковались более крупные призы: парочка велосипедов, мопед, и слегка ржавый автомобиль покойного деда адвоката Педру Пиреша. Билеты распространялись всю неделю, стоили от одного евро (для детей) до пятидесяти (для адвоката Педру Пиреша). По сияющему лицу доны Мафалды и великолепной клумбе на её голове следовал очевидный вывод, что все лотерейные билеты проданы.

В субботу переулок, где располагалось кафе доны Мафалды, заполонил празднично разодетый народ. Редкий транспорт сворачивал в объезд. В толпе носились перевозбуждённые дети. Взрослые азартно обсуждали кто бы чего хотел выиграть.

В полдень лотерея началась. Внуки доны Мафалды вынесли на порог большую корзину со свёрнутыми разноцветными бумажками. Самый младший доставал по одной бумажке из кучи, передавал среднему, тот разворачивал и подавал старшему, а уж он помпезно вручал бабушке, а та оглашала пространство зычным вскриком:

- Сто семьдесят семь! Электрический чайник!

- Восемнадцать! Китайская ваза!

- Триста пятьдесят! Африканская маска!

Дона Беатриж (Beatriz)со слезами счастья на глазах несла домой швейную машинку, о которой мечтала всю жизнь, но никак не могла собраться купить.

Сеньор Габриэл (Gabriel) выиграл попугая какаду и хихикал, что наконец его болтливой жёнушке будет с кем потрещать.

Доктор Гуштаву (Gustavo) получил манекен и остался доволен: теперь он мог демонстрировать студентам расположение внутренних органов не на себе.

Малышу Алфонсу (Alfonso) досталось великолепное помповое ружьё, с которым игрался будучи ребёнком мясник сеньор Родригу (Rodrigo).

Под финал подъехал сеньор Безоуру (Besouro) на мотороллере-грузовичке: в кузове торжественно возвышалась модернизированная инвалидная коляска. Собравшиеся зааплодировали, а дона Мафалда расчувствованно натянула на лицо шляпку, плечи её сотряслись.

Спустя пару недель сеньор Гонсалу повстречался мне на набережной: сидел в колеснице с удочкой, воткнутой в приспособление на боковине. С гордостью продемонстрировал, как ловко может управлять сложной электроникой.

Я оттопырила большой палец.

- Теперь-то дона Мафалда наконец довольна сардинами?

В ответ сеньор Гонсалу усмехнулся, обнажая единственный зуб и помотал головой.

Действительно, как-то проходя мимо кафе доны Мафалды я вняла присное:

- Ох, и тощие сардинки! Как мой пятый муж! 

Фото автора.

Маргарита Шарапова ©

Не мечтать!

Даже в сезон дождей нараспашку окна и дверь в гладильне (engomadoria) сеньоры Esmeralda (Изумруд) на углу переулка João Alves и улицы Cruzeiro. Наверное, чтобы горячие утюжные пары протягивал сквознячок. 

 

Переулок под откос и окошки первого этажа высоко, только доносится отрывистое шипение утюгов. А в дверной проём можно увидеть саму сеньору Эсмеральду - приятную женщину почтенных лет с неизменным утюгом в руках. Вокруг конечностями роботов свисают разнокалиберные утюги, с которыми она ловко управляется: отпускает один, и он мягко воспаряет, не глядя ловит другой и продолжает усердно наглаживать бесчисленные пододеяльники, рубашки и брюки. 

Сеньора Эсмеральда за работой с раннего утра и до поздней ночи. Лишь однажды она заперла дверь в неурочный час, и повесила записку: "Ушла в больницу". 

Я спросила в соседней кофейне "A Sandrinha", что случилось с трудолюбивой гладильщицей. Никто из посетителей толком не знал, но каждый высказывал собственные предположения, и вскоре весь квартал судачил о происшествии. Сеньор Besouro (Жук), с трубочками аспиратора в носу, подкативший на дребезжащем стареньком мотороллере-грузовичке (moto de carga), сообщил, что сеньора Эсмеральда обожгла кончик мизинеца. Небывалое событие, поскольку уж она-то умела обращаться с горячими утюгами подобно цирковому жонглёру. Но ничего катострофичного, и уже через час гладильщица возвратилась, и вновь открыла мастерскую. 

 

И всяк нашёл, что отнести на поглажку, дабы лично посмотреть на перебинтованный мизинец женщины, узнать в подробностях, как произошло травмирование, заодно поинтересоваться не разродилась ли ещё медсестра Ана Мария Сильва, обрабатывающая пораненный палец, мельком коснуться жития-бытия всех соседей, а также обсудить увиденные по телевизору новости других регионов Португалии.

Напротив входа в гладильню - утопающая в цветах стена богадельни: из соцветий донёсся звонкий голосок сто двухлетней доны Риты, живо поинтересовавшейся здоровьем сеньоры Эсмеральды.

- Дона Рита, как ваши дела? - прокричала в ответ сеньора Эсмеральда.

- Что-то в ухе с утра свербит, - посетовала дона Рита, - наверное, надо скушать персик.

Я давно перестала гладить вещи, и извечно носила пожамканные футболки и шорты, а спала на жёванных простынях, при этом не испытывая дискомфорта. Но тоже решила навестить сеньору Эсмеральду. Откопала среди вещей красивую блузку, сберегаемую для особого случая, ни разу не надёванную, но тем не менее помятую.

Дона Эсмеральда как обычно что-то энергично гладила, лишь иногда посматривая поверх очков на внучку лет семи, танцующую в солнечных лучах посреди помещения. Я ни разу не была внутри гладильни: стены декорированы антикварными утюгами, картинами с изображением процесса утюжки, а также фотографиями самой сеньоры Эсмеральды в различные периоды жизни, но постоянно с утюгом, словно он являлся частью её кисти. С фотографий взирали и другие люди, утюжащие вещи.

- Это наша семья, мы уже триста лет занимаемся глажкой, - гордо сообщила сеньора Эсмеральда.

Я положила блузку на стойку и стала рассматривать фотографии. Тихо играла музыка из радиоприёмника, кружилась и напевала девочка. Боковым зрением я уловила, что танец крошки волшебен, она настолько грациозна, и так тонко чувствует мелодию, словно музыка рождается из её хрупкого тельца.

- Хочу быть балериной, - произнесла малышка. И вдруг сеньора Эсмеральда раздражённо выключила радио, и сварливо сказала: - Не мечтай!

Девочка сникла. В больших карих глазах, опушённых густыми длинными ресницами, заблестели слёзки.

- Вот тебе утюжок, - достала из-под стойки игрушечный утюг сеньора Эсмеральда. - Играй!

Девочка набычившись подошла к бабушке, взяла красочный пластмассовый утюг, с ненавистью посмотрела на него, казалось, сейчас швырнёт, но сдержалась под суровым взглядом поверх очков, и начала уныло изображать глажку. Сеньора Эсмеральда умильно заулыбалась.

- Отдайте внучку в балетную школу, у неё дар.

- Нет. Она будет гладильщицей, как и все женщины в нашем роду.

- Но вдруг у неё иная судьба. Зачем губить мечту?

- Я в детстве мечтала стать астрономом. Но мама сказала, не мечтай, бери утюг и помогай нам с бабушкой гладить. И я глажу с семи лет. Теперь мне шестьдесят пять. Когда-то прапрабабушка брала глажку на дом, они с прапрадедом с трудом накопили на крошечную гладильню. А в следующем поколении у нас уже было две больших гладильни, а сейчас четыре по всему приходу Ajuda. Так что, не надо мечтать! Глажка - это то, что всегда будет нужно людям.

Я вздохнула, оставила блузку на поглажку, взяла квитанцию, улыбнулась и ушла, попрощавшись до завтра. Меня провожали грустные глаза девочки с игрушечным утюжком, жизнь которой уже была предрешена.

Вечером я сидела на лавочке в скверике miradouro, глядела в даль на проплывающий над черепичными крышами громадный океанский лайнер, на летающих кругами в заходящем солнце голубей сеньора Antonio, и мысли тоже взмывали, превращаясь в сладкие мечты, большинство из которых никогда не осуществятся. 

А может быть, не следовало себе позволять пустые грёзы? Зачем я работала то в зоопарке, то в цирке, то в бассейне, то на киностудии, то в лаборатории, то на телеграфе, а потом тратила время на два эфимерных ВУЗа? Для чего металась по городам и странам, чего искала, что нашла? Какого чёрта я тут делаю на краю чужой земли у океана? 

Лучше бы после школы поступила в какой-нибудь швейный техникум, или, например, выучилась на мастера по ремонту часов, и всю бы жизнь спокойно просидела в маленькой мастерской. Невероятная тоска охватила душу от унылой жизни, привидившейся мне.

Незаметно стемнело. Шелестели невидимые оливковые деревья, но казалось, шепчутся яркие звезды в чёрном небе. Откуда-то низко летел самолёт в аэропорт Лиссабона: кто там внутри, с какой целью перемещаться... Эх, всегда подобные никчёмные вопросы понапрасну волновали меня!

Шорхнула мимо лица летучая мышь, пронеслась над фиговым деревом, и скрылась в разбитом окне заброшенного дома. На крыше, возле покосившегося флюгера с петушком, заметила фигуру с подзорной трубой, устремлённой в звёздное небо. Фигура показалась смутно знакомой, но невероятно, чтобы это была сеньора Эсмеральда, а именно она причудилась мне.

Приблизившись к заброшенному дому, из окон которого сигали туда-сюда летучие мыши, присмотрелась к человеку на черепице... никаких сомнений - многоуважаемая сеньора Эсмеральда словно мальчишка сидела на каминной трубе и, не замечая ничего вокруг, пялилась в телескоп на звёзды. Я не стала окликать её. И тихонечко удалилась по переулку João Alves к своему дому: сердце колотилось, но вовсе не оттого, что переулок слишком круто поднимается к улице Cruzeiro, а от бестолковой мечтательной радости.

 Фото автора.

Маргарита Шарапова ©

Кофейный пёс

С тех пор, как я поселилась в приходе Ajuda, часто встречала большого спокойного пса цвета слабого какао с брызгами молочной пенки. Пасть вечно улыбающаяся, а в глазах глупая доброта.

Однажды я увидела его в кафе, буфетчица - молодая бразильянка угощала пса pastei de nata. Он аккуратно, только губами взял пирожное и скромно отошёл в сторону, скушал, посмотрел на хозяйку и слегка поклонился. 

 

Я гадала, имеет ли он дом, или живёт на улице. И вот увидела его вместе с хозяйкой. Пожилая сеньора африканского происхождения, вылинявшая до такого же цвета какао, как и её большой пёс, с такими же белыми крапинами по коже. Мелкие кучеряшки поседевших и поредевших волос украшала ветвь цветущего лилового олеандра. Одета в ярко-изумрудное платье с алыми розами, розовые туфельки, а в руках жёлтая лакированная сумка, которой она лупцанула пса по голове, когда тот приблизился на ворчливый зов. 

Она ругала его, как мужа, что он и такой, и сякой, и гулящий, и пропащий, и шляется неизвестно где, на каждую сучку заглядывается.

Пёс не сердился, лыбился, повиливал хвостом и с обожанием прижимался к ноге хозяйки.

Другой раз я повстречала их поднимающимися по ступеням к двери своего домика. В Лиссабоне есть улочки-лестницы, с дверями жилищ, выходящими прямо на ступени, иногда на таких лестницах имеются небольшие площадки с лавочками и деревцами, где можно отдохнуть и продолжить подъём, или спуск. Хозяйка грузно опиралась на хребтину пса, а тот стойко тянул её вверх. Через полчаса я снова проходила мимо: они сидели на ступенях и тяжело дышали. Сеньора пила воду из пластиковой бутылки, наливала в ладошку и давала похлебать псу.

Как-то на рассвете возвращалась с вечеринки в клубе ILGA-Portugal и на повороте к переулку, где живу, вновь повстречала кофейного пса, бредущего по краю дороги. Внезапно с горы вылетел мотоциклист, его слишком занесло, раздался удар, короткий собачий взлай, мотоциклист едва не вылетел на тротуар, но смог вырулить на проезжую часть, и унёсся с рёвом по откосу в сторону набережной. 

Кофейный пёс лежал на дороге. Бока часто с шумом вздымались. Я подбежала, опустилась на корточку. Глаза пса по-прежнему лучились добротой и некоторым удивлением. Он попытался встать, но не смог. Я вынула мобильник, чтобы позвонить в ветеринарный госпиталь в Restelo, работающий круглосуточно, туда вожу своих собак. Другой рукой гладила голову пса. Почувствовала тёплый язык на ладони. Посмотрела ему в глаза. Этот взгляд мне уже был знаком... уходящий, и счастливый. Я просила немного потерпеть, но пёс закрыл глаза, глубоко вздохнул и умер.

Я села на бордюр и заплакала. Вспомнила всех собак, что встречались мне на жизненном пути. Пожалуй, всегда любила собак больше, чем людей. 

Остановился грузовичок дворников, и дядьки в зелёных комбинезонах закинули труп в кузов. Они узнали пса, и я услышала имя "дона Силестина", так узнала, как зовут хозяйку, но его имя так и осталось для меня неизвестным.

Спустя неделю дона Силестина повстречалась мне на рынке. Покупала стручки фасоли, пучок салата и кило лимонов. На ней было чёрное платье, чёрные туфли, чёрные перчатки, чёрная шляпка с чёрной вуалеткой, и очки в чёрной оправе с чёрными стёклами.

Фото автора.

Маргарита Шарапова ©

Кафе на Крестоносной улице

За углом переулка, где живу, сумрачное кафе, куда никогда раньше не заходила. Сегодня рано утром вышла, чтобы попить кофе где-нибудь поблизости, и вдруг подумала, почему же никогда не посещала это заведение, в двух шагах от дома.

Ведь постоянно прохожу мимо и уже разглядела наизусть: две ступени порожка сбитые, посредине зачем-то лежит кирпич, проржавелая железная дверь с облупившейся зелёной краской, а внутри всегда полумрак, лишь видится у дальнего окошка вечно одинокий посетитель.

Называется забегаловка "Cruzeirense", то есть, житель улицы Cruzeiro, либо крестоносец (cruz - крест, сruzeiro - большой крест, крестоносный, ведущий к кладбищу). Улица действительно ведёт к кладбищу старого лиссабонского прихода Ajuda, а напротив "Cruzeirense" богадельня с часовней, увенчанной массивным каменным крестом.

И вот нынче утром я наконец переступила порог этого кафе, впрочем, на вывеске обозначенном, как ресторан. Может быть, так оно когда-то и было, неказистая вывеска болтается явно со стародавних времён. Вошла и тут же пожалела об этом: в ноздри шибанул запах затхлости, немытого тела, тошнотворной запущенности. Каким-то неведомым чутьём меня никогда ранее и не влекло сюда, хотя так люблю прогуливаться из кафе в кафе. 

 

Барная стойка черна и пуста. Стена бара с голыми грязными полками. Впрочем, в углу возле входа в мойку стрекотание громоздкого лампового телевизора. Пол засаленный. Столы и стулья разношёрстные, вероятно, собранные по помойкам, возможно, принесённые в дар за ненадобностью редкими посетителями. 

 

За столиком в углу как обычно сидел единственный человек: пожилой небритый мужчина в сильно поношенном сером свитере, очках с толстыми стёклами - читал футбольную газету. Посмотрел безучастно поверх очков в мою сторону, и я уже было собралась выйти, но дедок отложил газету и снял очки. Догадалась, это - хозяин, неуверенно произнесла: "Чашечку кофе..." Сомневалась, что подобная услуга возможно, поскольку не приметила кофе-машину, но дедок поднялся, не очень проворно, вернее, крайне медленно, зевнул, почесал штаны сзади, глянул на настенный календарь за 1985 год, и неспешно проковылял за стойку. 

Под столешницей что-то зашипело, и вот треморная рука подняла блюдце с чашкой кофе наверх: отпечаток помады на кромке, засохшие потёки. Я с сомнением прищурилась. Хозяин извлёк из-под стойки пакетик сахара и положил на блюдце с остатками сигаретного пепла. Я натужно улыбнулась, подумав, не буду обижать старика, и даже решила присесть. 

 

Вдруг заметила зеркало во всю стену возле облюбованного хозяином столика. Наверное, ему не так скучно обитать в своей унылой забегаловке глядя в собственное отображение. Почему-то вспомнила, что одиноким волнистым попугайчикам советуют вешать в клетку зеркальце. 

 

Кофе не стала пить, по привычке щёлкнула телефоном фотку-селфи, извлекла буклет на гей-тему, давно запихнутый в задний карман брюк на каком-то тематическом мероприятии. Хозяин издалека приметил яркие картинки, и вдруг оживился, заволновался, подошёл, забурчал: "При Салазаре за это сажали, а сейчас всё можно..." И то ли посожалел, что теперь свобода, то ли подосадовал, что когда-то притесняли за однополые отношения. Я не посмела расспрашивать. Сорокалетнюю диктатуру в Португалии свергли в 1974 году за один день, но прошло уже более сорока лет, а раны в народе до сих пор кровоточат.

Старик вновь потух и удручённо удалился в свой угол. Я спросила, сколько за кофе, он тихо ответил в зеркало, я поставила так и не отпитую чашку на стойку, рядом пятьдесят центов. И ушла. Но гей-буклет забыла на столе...

Фото автора. Селфи в кафетерии "Cruzeirense".

Мандариновая старуха

Мою смешную маленькую собачку Лялю, привезённую после года разлуки из России, в квартале прозвали Пипока (Pipoca) - Попкорн.

С похмелья на утро после отмечания дня рождения мы с Лялей возвращались из кафе, где я выпила напёрсток вишнёвого ликёра (ginja) и чашечку кофе.

На душе сумрак, тоска - уже пятьдесят три, как это со мной случилось!

Вступили в крошечный скверик с тремя "нерусскими" тополями и парочкой жакаранд. Впереди маячила старуха в мандариновом махровом халате. Косматая седая голова, и тощие коричневые ноги, похожие на высохшие сучья. Она еле переступала, пошатывалась и, казалось, вот-вот упадёт. На таких палках, наверное, нелегко передвигаться. Я постаралась побыстрее обогнать жутковатую фигуру.

Мы пересекли узкую улочку и зашли в свой дворик (pátio) на пять пять домиков, тесно прижавшихся друг к дружке. Едва повернув ключ в двери, я увидела, что старуха тоже входит в арку. Поразило, как быстро она переместилась, ведь едва же плелась, не иначе перелетела, взмахнув крылами слишком яркого для её возраста халата.

Старуха издала призывные звуки и пришлось задержаться. Ляля вздыбила шёрстку и зарокотала, я впустила её в дом. Старуха приблизилась, опять же едва-едва ковыляя. Шоколадное лицо с глубокими извилистыми морщинами, светящиеся лазоревые глаза. Из растрёпанных косм торчала единственная заплетёная косица.

Заскрежетала горлом, желтый клык в пустом рте двигался как у деревянной куклы. Просила соль. Я зашла внутрь дома. Поискала на полках, нашла лишь немного морской соли на дне упаковки.

Старуха уже стояла в проёме двери, тем самым лишая меня возможности просто дать ей требуемое и закрыть дверь. Взяв соль, зашамкала, что этого очень мало для супа в большой кастрюле. "Спросите рядом у соседей!", - мне очень хотелось оттеснить её на улицу. Но она обидчиво возразила: "Я их не знаю!" Эх-ма, соседи сплошь португальцы, а я иностранка! Всё же постепенно удалось ненавязчиво оттеснить гостью во дворик. Стало спокойнее. Но старуха не сводила с меня глаз и повторяла: "Что же делать, что делать..." Словно пыталась решить мою судьбу. Идти магазин за солью для неё не хватало похмельных сил. И я скомканно попрощалась, закрыв дверь.

На другой день, возвращаясь домой с занятий по португальскому языку, издалека приметила мандариновый халат, входящий в наш дворик, и не пошла домой, заскочила в ближайшую кафешку, пересидела минут десять. Выглянула: мандаринового пятна не виделось. Тогда благополучно вернулась восвояси.

И чувствовала себя немножечко перехетрившей смерть, которая хотела обмануть меня, облачившись в мандариновый халат вместо чёрного савана.

Фото автора. Festival Internacional de Máscara Ibérica.

Тканевый браслет

Сойдя в полночь с электрички на станции Alcantara-Terra, я присела за столик уличного кафе, уютным островком жёлтого света мерцающего в темноте. Думала о сегодняшнем спектакле нашей самодеятельной труппы, напоминающий романтический студенческий агиттеатр советской эпохи, вспоминала свою первую театральную студию - на Красной Пресне, культовое пристанище богемного юношества семидесятых, как к моему столику приблизилась странная женщина, и с ходу заговорила, будто мы добрые друзья, буквально минуту назад прервавшие беседу. 

 

Мелкая рюмка вишнёвого ликёра Ginja дрогнула в моих пальцах, липкая капля потекла через край.

Сперва мне показалось, что женщина пожилая: мешкообразная фигура, расплывшиеся черты лица без характерных примет, торчащие из-под головного убора седые космушки. Но в течение первой же минуты её интенсивной речи, пришла к выводу, что особа довольно молода: лет сорок... Впрочем, определить точно затруднялась из-за распухших фиолетовых кистей рук, будто у трёхдневной покойницы. Истончённая блестящая кожа на ладонях казалось вот-вот лопнет и раны засочатся сукровицей с гноем.

Понять, что говорит сеньора толком не представлялось возможным, отчасти из-за моего слабого знания португальского языка, отчасти из-за дикции декламаторши, поскольку во рту у неё изрядно не доставало зубов, да и к тому же создавалось впечатление, что она подспудно жуёт целлофан, и одновременно пытается грызть дёснами попкорн. Но понимать речь в такой ситуации не принципиально, поэтому я сосредоточилась на одежде новой приятельницы. 

 

Кажется, она сшила одеяние сама, и не без мастерства. Вероятно, когда-то обучалась портняжному делу. И явно обладала дизайнерским талантом. Все вещи на ней сшиты из одинаковой ткани, скорее всего обивочной, с чередующимися широкими и узкими полосами. Полагаю, она нашла обрез где-то на помойке. Был куплен кем-то когда-то, чтобы обновить мебельную обшивку, но залежался, всё не до того, потом-потом, и, как водится, незаметно прошли годы, и уже внуки обнаружили в бабушкином сундуке затхлый рулон, который без сожаления и выбросили. И вот ткань обрела второе рождение, вдохновив никому неизвестную модельершу.

Растрёпанные волосы венчала шапка, напоминающая поварской колпак в сочетании с капитанской фуражкой. На теле платье-пальто-халат-фрак с замысловатыми фалдами, лацканами, воротником, карманами. Из под пол виделись брюки-клёш с бахромой от абажура. Обувь прикрывали гамаши всё из той же полосатой ткани.

Сеньора уже демонстрировала мне тканевый браслет на руке, естественно, полосатый, с вышитыми мулине одинаковыми закорючками. И тут я отчётливо разобрала, что говорит она.

- Это моё настоящее имя. Я увидела его во сне. И сразу поняла, что оно истинное. Но это другой язык, не португальский. Я не знаю какой, но уверена, что вот эта буква А... эта Р... Н...

Она поочерёдно указывала чёрным ногтем в совершенно идентичные крючки на обмотке запястья, и называла их с огромной нежностью. 

 

- А это никакая буква, - остановилась на последней закорючке, точно такой же, как и все прочие, вздохнула с мукой. - Я не знаю, что это, но оно самое важное!

Медленно перевела взгляд в мои глаза, заговорила с нарастающей силой. Я почувствовала, как её безумие проникает в мозг, подскочила, быстро попрощалась, кинула мелочь на стойку, и торопливо зашагала через дорогу в сторону дома. На всякий случай оглянулась издалека - она не шла за мной, растворилась в ночи, чтобы уже больше никогда не встретиться.

На фото: ночной лиссабонский фонарь. Фотография автора.

На остановке в квартале Boa Hora

Заглянула на рынок в старом лиссабонском квартале Ажуда, купила луковицы весеннего урожая с крупными сочными перьями. Обожаю зелёный лук, но и молодые мясистые луковицы ещё совсем не жгучие, сахарные.

Напротив рынка приходская церковь с позеленелым колоколом и неизменным петушком на колокольне. Рядом кофейни, магазинчик, газетная лавка. По мостовой бегут трамвайные рельсы. На остановке пожилые сеньоры в ожидании трамвая, но некоторые из них просто так пришли пообщаться: для португальцев любое место - паштелария (кафетерий), где так приятно посудачить с приятельницами о досужем.

Обращаются старушки друг к дружке "menina" (девушка). Но переводить буквально подобное обращение не стоит. Поскольку португальцы частенько говорят menina/menino (девушка/юноша), в сторону собачек и кошечек, что соответствует русскому: "Дружок!", или "Мальчик!" При встрече женщины всех возрастов радостно восклицают: "Olá meninas!" И перевести это можно, как "Привет, подружки!", или "Здравствуйте, девчата!" Я слышала от мужчин по отношению к приятелям: "Como está menino?", что соответствует русским выражениям: "Как дела, приятель?", или "Как поживаешь, дружище?", либо "Как сам, парень?" Конечно, этим португальским паренькам может быть по восемьдесят.

Итак, я привалилась к опоре павильона остановки, а "девчонки", сидящие на скамеечке, верещали за спиной. Вдруг воцарилось молчание, и после небольшой паузы раздалось осторожное: "Дорогуша (menina), ты падаешь?" Я обернулась на старушек. Одна из них медленно сползала по сидению на спину, при этом сохраняя невозмутимое лицо. Вторая не смотрела на неё прямо, глядела перед собой, на противоположную сторону неширокой улицы, где за столиками у входа в кафе попивали кофеёк пожилые сеньоры, но боковым зрением безусловно наблюдала за собеседницей. "Нет, не падаю", - сказала спокойно уже сползшая на лопатки бабулька. "Нет, менина, ты падаешь", - не менее размеренно возразила приятельница. "Нет, - уверила её падающая, озорно зыркнула на меня, я подтянула её за локоток и она уселась добром, - с чего ты взяла?" Подруга так и не взглянула на неё, лишь покачала головой и заметила: "Мне, наверное, показалось..." И "девушки" как ни в чём ни бывало продолжили разговор. 

 

И тут подтюхал смешной старый трамвай № 18, я уехала, а они остались, так что, чем дело кончилось у девчушек, не знаю.

На фото: приходская церковь в Boa Hora. Фотография автора.